Этот проект вызван отнюдь не желанием «переписать» историю или ностальгией по «светлому образу» СССР. Дело в другом.
Во-первых, в России до сих пор сохраняются кризисные факторы, которые в свое время вызвали крах страны и которые определяют состояние культуры, общества, экономики сегодня. Они не были раскодированы в свое время. Значит, они по‑прежнему опасны.
Во-вторых, в нашей стране до сих пор сохраняются сложные общественные структуры, которые были выстроены в советское время, зачастую на основе структур еще дореволюционной России. Они представляют собой синтез традиционных и современных западных институтов, и понимание этих структур, осмысление опыта их строительства для нас очень важно. В постсоветской России многие из них пытались демонтировать, но они остаются тем фундаментом, на котором страна продолжает существовать.
В-третьих, сохраняется «неощущение» изменчивости окружающей действительности. Как масса людей и интеллигенция не смогли заметить те процессы, которые привели страну к краху? Украина сегодня дает пример: нам тоже не удалось уловить те изменения, которые там произошли и привели к событиям, начавшимся с Евромайдана.
В качестве первой темы выберем крах СССР как следствие зависимости Советского Союза от сырьевого экспорта и падения цен на нефть. Это общепринятая позиция, которая редко подвергается сомнению.
Вот Николай Рыжков в книге «Десять лет великих потрясений» пишет «по свежим следам», что в 1986 году произошел резкий спад цен на нефть и газ, а в структуре экспорта СССР традиционно был высокий удельный вес энергоносителей. Что было делать? Его цитирует и Егор Гайдар в книге «Гибель империи».
Антон Каменский: Насколько такое утверждение соответствует действительности? На самом ли деле в экспорте СССР был большой удельный вес нефти и газа?
Сергей Кара-Мурза: Это объяснение зависимостью от экспорта нефти появилось позже. В 1986‑м, в 1990‑м об этом не было и речи.
Тогда скорее Советский Союз обвиняли в том, что создана экономика автаркии: нет открытости мировому рынку, мы зациклились в своих пределах, а это привело к застою. То есть, наоборот, обвиняли в отсутствии зависимости от экспорта.
Посмотрим данные ежегодника «Народное хозяйство СССР в 1990 году». К этим ежегодникам приходится часто обращаться. Роль экспорта в нашей экономике была очень небольшая. Скорее можно было сказать, что мы закисли в своей автаркии, чем что мы зависим от экспорта. И экспорт, и импорт были несравнимы с масштабами нашего собственного производства. Более того, до 1990 года экспорт всегда немного превышал импорт, они были сбалансированы.
В 1988 году экспорт нефти из СССР — 29 млн тонн, а всего добыто 624 млн тонн нефти. К 1985 году цена на нефть упала вдвое, но это настолько мало, что изменение не могло повлиять не только на экономику, но даже на размеры импорта: то, что мы импортировали, мы так же продолжали покупать. Потому что потери от нефтяного экспорта в связи с падением цен на нефть мы компенсировали дополнительным экспортом тех товаров, цены на которые не упали. Так, Советский Союз стал продавать за рубеж вдвое больше тракторов по сравнению с 1985 годом, больше калийной соли для удобрений, пиломатериалов и пр.
— Какую долю нефть занимала в экспорте из СССР? И имеет ли этот показатель вообще значение?
— В плановой системе, конечно, каждый рубль имел значение, и разбалансировка вызывала некоторые потрясения, но величина этого… бывают сдвиги, бывают колебания, а бывают флюктуации — небольшие колебания, которые гасятся другими факторами. В конце 1980‑х мы имели дело именно с флуктуациями.
1988 год, экспорт топлива (нефти, газа, угля и пр.) и электричества — 42% всего экспорта. Это 28 млрд рублей (в долларах)
ВНП — 875 млрд рублей.
То есть весь экспорт топлива и электричества (здесь не только нефть, но и уголь, газ и т.д.) — это 3% от ВНП. А если взять только то, что шло в капстраны за конвертируемую валюту, то это составляло 1% от ВНП, или 0,6% от ВВП.
Такое изменение — это как раз флуктуация, которая пренебрежимо мала по сравнению с масштабом всего хозяйства. То есть мы не можем сказать, что именно от продажи нефти нам необходимо было получить валюту, на которую мы смогли бы купить какие-то уникальные товары. Это не правда.
Весь советский период выстраивали защиту от кризисов мирового рынка. С 1930-х годов мы следовали догме — эту мудрость американцы хорошо сформулировали: главные вещи делайте сами. 1970–1980‑е годы — это машиностроение, оружие, микроэлектроника и социальная система. Главные вещи делались здесь, пусть они и были иногда корявыми. Мы не зависели от их импорта. В первую очередь об этом надо было сказать. И второе — о том, что у нас был экспорт, который покрывал импорт.
Поэтому никакого краха от снижения цен на нефть быть не могло. Ну, может, меньше дамских итальянских сапожек купили. Мы закупали лекарства — но не было заметно, чтобы ситуация изменилось. Мы продолжали покупать у фирм-спекулянтов американские точные приборы, которые им не разрешали продавать СССР напрямую.
— В книге «Гибель империи» Егор Гайдар пишет данные о том, что в 1985–1986 годы в несколько раз упали цены на ресурсы, от которых зависит бюджет Советского Союза, его внешнеторговый баланс, стабильность потребительского рынка, возможность закупать десятки миллионов тонн зерна в год, способность обслуживать внешний долг, финансировать армию. Николай Рыжков пишет, что по сравнению с 1985-м в 1986 году мы потеряли 5 млрд рублей. Получается, что в контексте объема советского ВНП эта сумма, мягко говоря, не очень существенна.
— Сейчас наши банки набрали долгов на 600 млрд долларов. Вот эта сумма существенна.
Накануне обрушения цен, в 1985 году, экспорт нефти из СССР в долларовой зоне принес доход, равный 46 долларам на душу населения в год (это 46 рублей). Что для нас было 46 рублей в год? Это очень маленький доход.
Обрушение цен означало сокращение доходов с 46 рублей до 30 рублей в год на душу населения. Что сейчас? Возьмем 2008 год. Экспорт нефти приносил 1700 долларов на душу населения в год. Вот эта величина уже серьезная. Она в 37 раз больше, чем в советское время.
Поэтому когда на телевидении говорят о нынешней ситуации с нефтью, что то же самое было в СССР, — это неправда. Видимо, редакторы никогда не смотрели, сколько получают от нефти сейчас и сколько получали тогда.
— А различным показателям, таким как инвестиции и расходы, можно проследить какие-то симптомы кризиса, вызванного снижением цен на нефть?
— Если назревает такой кризис, прежде всего сокращаются инвестиции. Ведь они окупаются через 5, 7 лет, и в момент кризисов на инвестициях всегда экономят, надеясь, что потом ситуация утрясется.
Если посмотреть на график инвестиций в СССР, то никакого спада, никаких симптомов кризиса вплоть до 1990 года нет. А кризис не мог не отразиться на этих индикаторах, которые и существуют в общем для того, чтобы отслеживать кризис. Когда на совещаниях в 1990‑е годы я просил показать мне: где индикаторы, по которым вы видите кризис? Мне отвечали: ну как, ты разве не чувствуешь?
А вот сразу после 1990 года этот слом очевиден.
Я бы сказал, что был кризис в самой управляемости процессами. В 1990 году фактически прекратила работу таможня, отменили монополию на внешнюю торговлю, и товары, которые были дорогими за рубежом и дешевыми в СССР, вывозили советы, кооперативы.
Премьер-министр Валентин Павлов дал задание: пришло письмо из правительства Турции — просят создать там сеть обслуживания больших цветных телевизоров. Там уже более миллиона телевизоров советских купили, но ни один из них через нашу таможню не прошел!
Другой пример — Апрелевский завод грампластинок, классической музыки: рубль стоила пластинка, а за границей — чуть ли не 50 долларов. В 1990‑м или в 1991 году вся продукция Апрелевского завода была продана за границу. И таких случаев, курьезных, было много. Например, весь тираж «Слова о Полку Игорове», со старославянским текстом, исчез.
Да, 1989, 1990‑й год — это хаос, слом плановой системы и в распределении, и в производстве. Но никакой экспорт нефти здесь ни при чем.
